Неточные совпадения
И между тем душа в ней ныла,
И слез был полон томный взор.
Вдруг топот!..
кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут… и на двор
Евгений! «Ах!» — и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
Не
смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Аллею к озеру, лесок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И, задыхаясь, на скамью...
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны
кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела
кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна
меломЗабелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
Тут пришла ему в голову странная мысль: что, может быть, и все его платье в
крови, что, может быть, много пятен, но что он их только не видит, не
замечает, потому что соображение его ослабло, раздроблено… ум помрачен…
Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через
кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через
кровь, — смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, — это
заметьте.
— Укусила оса! Прямо в голову
метит… Что это?
Кровь! — Он вынул платок, чтоб обтереть
кровь, тоненькою струйкой стекавшую по его правому виску; вероятно, пуля чуть-чуть задела по коже черепа. Дуня опустила револьвер и смотрела на Свидригайлова не то что в страхе, а в каком-то диком недоумении. Она как бы сама уж не понимала, что такое она сделала и что это делается!
— А как вы, однако ж,
кровью замочились, —
заметил Никодим Фомич, разглядев при свете фонаря несколько свежих пятен на жилете Раскольникова.
Вдруг он
заметил на ее шее снурок, дернул его, но снурок был крепок и не срывался; к тому же намок в
крови.
Но,
сметя, как над ним управа не крепка,
Взял скоро волю Конь ретивой:
Вскипела
кровь его и разгорелся взор...
Лицо Попова налилось бурой
кровью, глаза выкатились, казалось, что он усиленно старается не задремать, но волосатые пальцы нервозно барабанили по коленям, голова вращалась так быстро, точно он искал кого-то в толпе и боялся не
заметить. На тестя он посматривал сердито, явно не одобряя его болтовни, и Самгин ждал, что вот сейчас этот неприятный человек начнет возражать тестю и затрещит бесконечный, бесплодный, юмористически неуместный на этом параде красивых женщин диалог двух русских, которые все знают.
Размахивая палкой, делая даме в углу приветственные жесты рукою в желтой перчатке, Корвин важно шел в угол, встречу улыбке дамы, но,
заметив фельетониста, остановился, нахмурил брови, и концы усов его грозно пошевелились, а матовые белки глаз налились
кровью. Клим стоял, держась за спинку стула, ожидая, что сейчас разразится скандал, по лицу Робинзона, по его растерянной улыбке он видел, что и фельетонист ждет того же.
Вот на пути моем кровавом
Мой вождь под знаменем креста,
Грехов могущий разрешитель,
Духовной скорби врач, служитель
За нас распятого Христа,
Его святую
кровь и тело
Принесший мне, да укреплюсь,
Да приступлю ко смерти
смелоИ жизни вечной приобщусь!
— Опять! Вот вы какие: сами затеяли разговор, а теперь выдумали, что люблю. Уж и люблю! Он и мечтать не
смеет! Любить — как это можно! Что еще бабушка скажет? — прибавила она, рассеянно играя бородой Райского и не подозревая, что пальцы ее, как змеи, ползали по его нервам, поднимали в нем тревогу, зажигали огонь в
крови, туманили рассудок. Он пьянел с каждым движением пальцев.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не
замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни,
кровь, мозг, нервы.
— Надо морковного соку выпить, —
заметила бабушка, — это
кровь очищает.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем все книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки
намолоть. Сережа-то и маленьким когда был, так зверьком и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская
кровь. А впрочем, кто его знает, может, и переменился.
РР. SS. Катя,
моли Бога, чтобы дали люди деньги. Тогда не буду в
крови, а не дадут — в
крови! Убей меня!
Она тотчас
заметила, что он весь в
крови, и тут уж закричала благим матом.
— Да, в
крови, —
заметил Митя, рассматривая обшлаг рубашки.
— Да я вовсе тогда и не
заметил, что я в
крови! — ответил Митя.
Заметьте, он над Григорием трудится, обтирает ему платком голову и, убедясь, что он мертв, как потерянный, весь в
крови, прибегает опять туда, в дом своей возлюбленной — как же не подумал он, что он весь в
крови и что его тотчас изобличат?
Пошли дети: «Как я
смею любить, учить и воспитать их, как буду про добродетель им говорить: я
кровь пролил».
Замечу тут, что хотя о поединке нашем все вслух тогда говорили, но начальство это дело закрыло, ибо противник мой был генералу нашему близким родственником, а так как дело обошлось без
крови, а как бы в шутку, да и я, наконец, в отставку подал, то и повернули действительно в шутку.
Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир
кровью, ибо
кровь зовет
кровь, а извлекший
меч погибнет
мечом.
— Позвольте, — вскрикнул вдруг Николай Парфенович,
заметив ввернутый внутрь правый обшлаг правого рукава рубашки Мити, весь залитый
кровью, — позвольте-с, это как же,
кровь?
— Ты не глуп, — проговорил Иван, как бы пораженный;
кровь ударила ему в лицо, — я прежде думал, что ты глуп. Ты теперь серьезен! —
заметил он, как-то вдруг по-новому глядя на Смердякова.
Выбежала я этта его
молить, чтобы барыню не убивал, к нему на квартиру, да у Плотниковых лавки смотрю и вижу, что он уж отъезжает и что руки уж у него не в
крови» (Феня это
заметила и запомнила).
Тут только я
заметил, что удэгеец, у которого кабан сломал копье, сидел на снегу и зажимал рукой на ноге рану, из которой обильно текла
кровь.
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны»,
заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю»,
заметила для себя француженка), — они все дали много своей
крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но не господствующий.
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры горели и
кровь лилась, этого неравенства не
замечали; но наконец тяжелое здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую ждали.
Но виновный был нужен для
мести нежного старика, он бросил дела всей империи и прискакал в Грузино. Середь пыток и
крови, середь стона и предсмертных криков Аракчеев, повязанный окровавленным платком, снятым с трупа наложницы, писал к Александру чувствительные письма, и Александр отвечал ему: «Приезжай отдохнуть на груди твоего друга от твоего несчастия». Должно быть, баронет Виллие был прав, что у императора перед смертью вода разлилась в мозгу.
Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно,
помет не вывозится, всюду запекшаяся
кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
Луковникову пришлось по душе и это название: славяночка. Ведь придумает же человек словечко! У меня,
мол, дочь, хоть и полька, а тоже славяночка. Одна
кровь.
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему
кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не в силе с места двинуться,
Ни руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
Возникнет рать повсюду бранна,
Надежда всех вооружит;
В
крови мучителя венчанна
Омыть свой стыд уж всяк спешит.
Меч остр, я зрю, везде сверкает;
В различных видах смерть летает,
Над гордою главой паря.
Ликуйте, склепанны народы;
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец
заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития
крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
Это тоже свобода чрез насилие, это тоже объединение чрез
меч и
кровь!
От конвульсий, биения и судорог тело больного спустилось по ступенькам, которых было не более пятнадцати, до самого конца лестницы. Очень скоро, не более как минут через пять,
заметили лежавшего, и собралась толпа. Целая лужица
крови около головы вселяла недоумение: сам ли человек расшибся или «был какой грех»? Скоро, однако же, некоторые различили падучую; один из номерных признал в князе давешнего постояльца. Смятение разрешилось наконец весьма счастливо по одному счастливому обстоятельству.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой
мести в глазах, наливавшихся
кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
— А, так вот это кто и что!.. — заревел вдруг Вихров, оставляя Грушу и выходя на средину комнаты: ему пришло в голову, что Иван нарочно из
мести и ревности выстрелил в Грушу. — Ну, так погоди же, постой, я и с тобой рассчитаюсь! — кричал Вихров и взял одно из ружей. — Стой вот тут у притолка, я тебя сейчас самого застрелю; пусть меня сошлют в Сибирь, но
кровь за
кровь, злодей ты этакий!
— Ну-с, прощайте! — сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он
заметил, кажется, что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому что сейчас же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните, что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так только бились с ними и проливали
кровь свою…
— Я только того и желаю-с! — отвечал ему Вихров. — Потому что, как бы эти люди там ни действовали, — умно ли, глупо ли, но они действовали (никто у них не
смеет отнять этого!)… действовали храбро и своими головами спасли наши потроха, а потому, когда они возвратились к нам, еще пахнувшие порохом и с незасохшей
кровью ран, в Москве прекрасно это поняли; там поклонялись им в ноги, а здесь, кажется, это не так!
Он спотыкался о корни, падал, разбивая себе в
кровь руки, но тотчас же вставал, не
замечая даже боли, и опять бежал вперед, согнувшись почти вдвое, не слыша своего крика.
Рано утром, когда набоб еще спал, Прейн
заметил следы
крови на снятых перчатках; это обстоятельство навело его еще на большие сомнения.
—
Крови нет! —
заметил кто-то вполголоса. — Видно, кулаком стукнули…
— Похвастаться охота перед товарищами, —
заметила мать, — вот,
мол, глядите — я уже
кровь свою пролил…
Вот: она сидит на горячей от солнца стеклянной скамье — на самой верхней трибуне, куда я ее принес. Правое плечо и ниже — начало чудесной невычислимой кривизны — открыты; тончайшая красная змейка
крови. Она будто не
замечает, что
кровь, что открыта грудь… нет, больше: она видит все это — но это именно то, что ей сейчас нужно, и если бы юнифа была застегнута, — она разорвала бы ее, она…
Замечу мимоходом, что Марья Ивановна очень хорошо знает это обстоятельство, но потому-то она и выбрала Анфису Петровну в поверенные своей сплетни, что, во-первых, пренебрежение мсьё Щедрина усугубит рвение Анфисы Петровны, а во-вторых, самое имя мсьё Щедрина всю
кровь Анфисы Петровны мгновенно превратит в сыворотку, что также на руку Марье Ивановне, которая, как дама от природы неблагонамеренная, за один раз желает сделать возможно большую сумму зла и уязвить своим жалом несколько персон вдруг.
—
Заметьте, что этот господин одну только черту выражает в Отелло, которой, впрочем, в том нет: это кровожадность, — а? Как вам покажется? Эта страстная, нервная и нежная натура у него выходит только мясником; он только и помнит, что «
крови,
крови жажду я!» Это черт знает что такое!
— Куда ты идешь и зачем? — закричал он на него строго. — Него… — но в это время, совсем вплоть подойдя к солдату, он
заметил, что правая рука его была за обшлагом и в
крови выше локтя.
А понабравши деньжонок, да поклониться Самсону Силычу: дескать, я, Самсон Силыч, в таких летах, что должен подумать о продолжении потомства, и я,
мол, Самсон Силыч, для вашего спокойствия пота-крови не жалел.